Провал сочинителя

Хорошо быть современником великих писателей: можно не понимать их, ругать и возмущаться - это уже потом их поместят в учебники, и ваши дети будут писать по ним сочинения.

170 лет назад в Петербурге прошла премьера «Ревизора». По ходу представления, вспоминает критик Анненков, «недоумение возрастало с каждым актом. Смех по временам ещё перелетал из конца залы в другой, но это был какой-то робкий смех, тотчас же и пропадавший. Аплодисментов почти совсем не было.
Недоумение сменилось негодованием. Общий голос избранной публики был: «Это – невозможность, клевета и фарс.»

Из неотправленного письма Гоголя – Пушкину: «Моё же создание мне показалось противно, дико и как будто вовсе не моё. Главная роль пропала; я так и думал. Бобчинский и Добчинский вышли сверх ожидания дурны. Я хотел бы убежать теперь Бог знает куда.»

Дело усугублялось тем, что в ложе сидел император, а в первом ряду – министры, которые должны были аплодировать вместе с государем (он, облегчая им дело, держал руки на барьере ложи). В отличие от сановников, по которым больно ударяли шутки о взятках, император от души смеялся. «Ну, пьеска! – сказал он на выходе. – Всем досталось, а мне – более всех!»

«А все-таки это фарс, недостойный искусства,» - ухмыляясь, говорил драматург Нестор Кукольник. Барон Розен ходил с высоко поднятой головой оттого, что ещё «когда Гоголь у Жуковского в первый раз прочел своего «Ревизора», он один из всех присутствующих не показал автору ни малейшего одобрения и даже не разу не улыбнулся, и сожалел о Пушкине, который увлёкся этим оскорбительным для искусства фарсом и во время чтения катался от смеха.»

Актеры были солидарны с публикой в том, что их заставляют играть что-то невразумительное и ни на что не похожее. «Разве это комедия? – записывал сын знаменитого актера Каратыгина, - Лакей так-таки и говорит лакейским языком, а слесарша Пошлепкина – как есть простая баба, взятая с Сенной площади. Что тут хорошего находят Жуковский и Пушкин?»

Впрочем, авторитета Жуковского хватило, чтобы через самого императора утвердить пьесу к печати – её не пропускала цензура. Вяземский вспоминает, как ещё через 20 лет после премьеры один литератор привез в Карлсбад немецкий перевод «Ревизора». Местный комиссар возмущался: «Как вы могли думать, что будет вам разрешено публичное чтение подобного пасквиля на Россию? Вы, вероятно, забыли, что Австрия находится в дружественных отношениях с Россией, и из одних правил международной вежливости я не могу допустить нарушения». И скажу вам откровенно, - признается Вяземский, - по мне, комиссар был прав.»

«Полицейские против меня, купцы против меня, литераторы против меня. – жаловался Гоголь в письме актёру Щепкину. – Бранят и ходят на пиесу; на четвёртое представление нельзя достать билетов. Теперь я вижу, что значит быть комическим писателем. Малейший признак истины – против тебя восстают, и не один человек, а целые сословия».

И Гоголь перестал писать комически, и всё более делался проповедником, и восстали против него уже потомки, и этого не могут простить ему до сих пор.