Николаевская цензура была свирепее самого императора Николая. «Жалует царь, да не жалует псарь», - печалился Пушкин. Государь обещал стать его цензором, но теперь то, что пропускал он, вычеркивали рядовые цензоры.
Из дневника Пушкина: «1833 год. Декабрь. Мне возвращен «Медный всадник» с замечаниями государя. Слово кумир не пропущено высочайшею ценсурою; стихи «И перед младшею столицей// Померкла старая Москва,// Как перед новою царицей// Порфироносная вдова» – вымараны. Ценсура не пропустила следующие стихи в сказке моей о золотом петушке: «Царствуй, лежа на боку» и «Сказка ложь, да в ней намек,// Добрым молодцам урок.»
Алексей Вульф записал в своем дневнике: «Смешно рассказывал Пушкин, как в Москве цензировали его «Графа Нулина»: нашли, что неблагопристойно его сиятельство видеть в халате! На вопрос сочинителя, как же одеть, предложили сюртук. Кофта барыни показалась тоже соблазнительною: просили, чтобы он дал ей хотя салоп.»
За полгода до смерти поэта цензор Крылов сообщал Пушкину: «Милостивый государь Александр Сергеевич! Имею честь известить, что в сочинении г. Гоголя Комитет согласился допустить шутку на предпочтение Ассигнации оставив однако исключенным другое место о сахаре. Долгом почитаю присоединить, с своей стороны, что ценсура не в праве сама публиковать о своих действиях; тем более она не в праве дозволить посторонние на это намеки. По крайней мере я не могу убедиться в позволительности отмечать точками ценсурные исключения.»
Герой войны 12-го года Денис Давыдов направил Пушкину статью «О партизанской войне», уверенный, что в ней уж точно нечего исключать. «Ты думал, - отвечает Пушкин, - что твоя статья пройдет сквозь ценсуру цела и невредима. Ты ошибся: она не избежала красных чернил. Право, кажется, военные ценсоры марают для того, чтоб доказать, что они читают. Не знаю, чем провинились русские писатели, которые не только смирны, но даже сами от себя согласны с духом правительства.»
Но самый вопиющий случай произошел, когда полиция перехватила письмо Пушкина к жене с недостаточно почтительным описанием присяги великого князя; полиция донесла государю, тот вспылил, потребовалось вмешательство Жуковского… Пушкин занес в свой дневник: «Однако, какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться — и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! что ни говори, мудрено быть самодержавным.»
Из дневника Пушкина: «1833 год. Декабрь. Мне возвращен «Медный всадник» с замечаниями государя. Слово кумир не пропущено высочайшею ценсурою; стихи «И перед младшею столицей// Померкла старая Москва,// Как перед новою царицей// Порфироносная вдова» – вымараны. Ценсура не пропустила следующие стихи в сказке моей о золотом петушке: «Царствуй, лежа на боку» и «Сказка ложь, да в ней намек,// Добрым молодцам урок.»
Алексей Вульф записал в своем дневнике: «Смешно рассказывал Пушкин, как в Москве цензировали его «Графа Нулина»: нашли, что неблагопристойно его сиятельство видеть в халате! На вопрос сочинителя, как же одеть, предложили сюртук. Кофта барыни показалась тоже соблазнительною: просили, чтобы он дал ей хотя салоп.»
За полгода до смерти поэта цензор Крылов сообщал Пушкину: «Милостивый государь Александр Сергеевич! Имею честь известить, что в сочинении г. Гоголя Комитет согласился допустить шутку на предпочтение Ассигнации оставив однако исключенным другое место о сахаре. Долгом почитаю присоединить, с своей стороны, что ценсура не в праве сама публиковать о своих действиях; тем более она не в праве дозволить посторонние на это намеки. По крайней мере я не могу убедиться в позволительности отмечать точками ценсурные исключения.»
Герой войны 12-го года Денис Давыдов направил Пушкину статью «О партизанской войне», уверенный, что в ней уж точно нечего исключать. «Ты думал, - отвечает Пушкин, - что твоя статья пройдет сквозь ценсуру цела и невредима. Ты ошибся: она не избежала красных чернил. Право, кажется, военные ценсоры марают для того, чтоб доказать, что они читают. Не знаю, чем провинились русские писатели, которые не только смирны, но даже сами от себя согласны с духом правительства.»
Но самый вопиющий случай произошел, когда полиция перехватила письмо Пушкина к жене с недостаточно почтительным описанием присяги великого князя; полиция донесла государю, тот вспылил, потребовалось вмешательство Жуковского… Пушкин занес в свой дневник: «Однако, какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться — и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! что ни говори, мудрено быть самодержавным.»
No comments:
Post a Comment